Гусарский монастырь - Страница 49

— Мы к тебе воротились, Смарагд Захарович! — вполголоса молвил, входя и оглядываясь, Стратилат. — Наедине с тобой побалакать хотим.

— Ну-ну, что такое приспичило?

— Приспичило все то же: пособить надо Леониде Николаевне. Ведь это подумать надо, что в душе у нее теперь творится, а?!

— Что говорить! — отозвался хозяин.

— Порешили мы сейчас с Агашей на себя дело взять!

— Ну?

— И не откладывать: ведь найдет на этого обалдуя стих — изорвет отпускную и концы в воду!

— Верно.

— Петля тогда ей! — подхватил Стратилат. — Посоветуй, как быть?

Шилин поглядел на обоих вернувшихся.

— Умны, ребята, что не при всех спрашиваете! Что ни задумал — в одиночку либо много что вдвоем делай — тогда толк будет!

— Без Ваньки не обойтись… — заметил Стратилат.

— Ни-ни, сохрани Боже!…

— Как же тогда? В окно разве влезть? В парк оно выходит… Стекло выдавить — пустяк… — продолжал делиться своими мыслями Стратилат. — Бумажку с медом приложить — оно и не звякнет!

— Я напорешься на него, тогда что? У него ведь — слыхал — все деньги в кабинете запрятаны: должно быть, вокруг него так и ходит!

— Убегу. Я на ногу легок!

— Признают в лицо — не спасут и ноги!… — Шилин задумался. — А ты вот что… ты ведь актер? — он усмехнулся.

— Актер.

— Загримируйся ты под покойника — если и наткнется кто на тебя — убежит сломя голову!

— А верно?! — воскликнул Стратилат. — Платье только вот как раздобыть ихнее?… Ну, на денек у Ваньки выпрошу!

— Брось ты своего Ваньку! — ответил Шилин. — Пропадешь с ним. Возьмешь одну вольную, а наплетут, что и миллион пентауровский с ней захватил! Простыню тебе дам — в нее и завернись, как в саван!

— Идет! — Стратилат от избытка радости треснул по плечу Агафона. — Так что ли, Агаша?

— Так… — отозвалась октава. Лицо его было довольно и улыбалось.

— В саду караулить, что ль, будешь? — спросил его хозяин.

— В саду… подсадить его придется!… — ответил Агафон.

— Смотри, братцы, завтра днем в тех местах чтоб вас и не видели: не в примету чтоб было! А дело сделаете — ты, Агафон, прямо в постель ныряй, а ты, Стратилат, ко мне с бумагой беги — вымоешься здесь и тогда к себе, спать до утра, чтоб все вас обоих видели!

На том и порешили.

— Спасибо тебе, Смарагд Захарыч! — произнес, прощаясь, Стратилат. — Душевный ты человек, выходит!

— Знать ничего не знаю, и не видал вас, и не слыхал ничего! — не то шутливо, не то серьезно ответил Шилин, провожая их к двери. — Идите себе с Богом!

Весь следующий день Людмила Марковна поджидала приезда внука и несколько раз посылала приживалок посмотреть, кто подъехал к крыльцу: но двор был пустынен; звонки и стук экипажа ей только чудились. Ночь она провела беспокойно и забылась только после рассвета. Часов в десять утра она проснулась и, как только ее одели, потребовала к себе Леню.

— Не прислал? — был первый вопрос Людмилы Марковны, когда она увидала девушку.

— Нет.

— Подлость есть тут какая-то, чувствую! — продолжала старуха. — Владимир не прикоснулся бы к документу! Он спрятал. Но зачем?

Леня молча пожала плечами.

— Не заигрывал он с тобой? Намеков никаких не делал?

— Нет.

— Жадный он. Денег что ли сорвать с меня хочет? — продолжала в раздумье Людмила Марковна. — Брошу собаке клок. После обеда еду!

— Напрасно вы волнуетесь так, — проговорила Леня. — Бумага не сегодня-завтра найдется! Ведь она же написана, существует? Зачем вам ехать?

— Совсем дура, матушка! — рассердилась Пентаурова. — Марье Ивановне вели, чтоб собиралась: со мной поедет!

— А меня не возьмете разве?

— Зачем? Глупость сделала, что отпустила тебя с ним. Меньше на глазах тебе у него быть — лучше!

Противоречить и удерживать было бесполезно, и Леня, втайне довольная тем, что встреча ее с Пентауровым откладывается и вместе с тем обеспокоенная за старуху, замолчала.

Людмила Марковна подошла к шкатулке, стоявшей всегда на столике за изголовьем ее кровати, открыла ее, достала оттуда пачку денег и сунула их в карман; потом постояла в раздумье и вынула из шкатулки большой пакет, запечатанный ее гербовой печатью.

— Это тебе!… — сказала она, поворачиваясь и протягивая пакет девушке. — Так вернее будет, если своими руками отдам!

Леня взяла его и прочла надпись: «Лене после моей смерти».

Конверт выпал из ее пальцев; она закрыла лицо руками и, вся вздрагивая от рыданий, вдруг прорвавшихся наружу от толчка этих слов, опустилась на пол к ногам старухи.

— Я не хочу… Не надо мне ничего… Только живите!… — разобрала Людмила Марковна заглушенные всхлипываньем слова.

— Ну и дура… ну и глупая!… — проговорила взволнованная и тронутая Пентаурова, гладя по пепельной голове, уткнувшейся в ее колени. — Чего ревешь? Жива ведь я, от слова не станется? Будет, встань! — строго добавила она.

Леня поднялась и, оставив на полу пакет, не отнимая рук от лица, ушла из комнаты.

Пентаурова покачала головой, позвонила и приказала явившемуся лакею поднять пакет и отнести его к барышне.

После обеда казачок доложил, что лошади поданы, и Людмила Марковна, перекрестив и поцеловав Леню, уселась в коляску вместе с самой бойкой и молодой из своих приживалок — Марьей Ивановной.

— Христос с тобой! — были ее последние слова, обращенные к Лене. Темные глаза старухи глянули еще раз на девушку, затем обошли дом. — Трогай! — проговорила она.

Шестерик коней дружно взял с места, и коляска скрылась за воротами.

Позднею ночью тревожно спавшей Лене почудилось, что кто-то босиком взбегает наверх по явственно трещавшей среди тишины лестнице. Ноги прошлепали к ее комнате, дверь отворилась, и показалась растрепанная, с измятым от сна лицом Даша, с зажженною сальною свечою в руке.