Гусарский монастырь - Страница 57

— Извольте, что же, я подчиняюсь, я заплачу! — чуть не плача, говорил скупой Заводчиков. — Но ведь это же неправильно?… Что он такое показывал? Зуб лошади, а говорит, что Ксантиппы?…

— Сыне! — прервал его Костиц. — Древом быть можешь, но расписываться в том не следует!

В зал вошел радостный, что весеннее утро, Светицкий.

Его сейчас же посвятили во все происходившее и вручили стакан шампанского.

— Что вы какой-то странный? — спросил, приглядываясь к нему, Курденко.

— Женюсь… — шепнул ему на ухо Светицкий.

— Да ну?! На ком?

— На Леониде Николаевне…

— Это вы вправду?

— В самую настоящую!

— Сыны, шептаться за столом нельзя: несть тайн в монастыре! — во всеуслышание заявил Костиц.

— Можно сказать? — спросил Курденко.

— Можно!

— Господа… Позвольте предложить тост! — произнес, поднявшись, Курденко. — За здоровье жениха и невесты — Дмитрия Назаровича и Леониды Николаевны… Ура!

Отзыва не было; весь стол словно оцепенел на одно мгновенье, затем все вскочили и окружили Светицкого.

— Правда? Шутка или нет? — послышались вопросы.

— Правда… — ответил всем сразу Светицкий; ему было неприятно, что товарищи так странно встретили весть о его женитьбе и не поздравляли, а будто бы в глубине души удивлялись ей.

Первым почувствовал неловкость положения и спохватился Радугин.

— Кому ваша женитьба радость, а нам нет! — сказал он. — Мы теряем товарища. Вечная память отцу-звонарю! — Он поднял стакан с грустным видом.

— И да здравствует новый Светицкий! — подхватил Возницын.

Дружное «ура» загремело в зале; руки со стаканами потянулись чокаться к Светицкому.

— Изменник ты, но дай тебе Божечка счастья! — проговорил Костиц, расправив усы и целуясь с молодым женихом. Его примеру последовали и остальные.

— За Леониду Николаевну! — крикнул Курденко, и этот тост был подхвачен с еще большим восторгом.

Благодарный Светицкий так чокнулся с приятелем, что стакан чуть не разлетелся на куски в его руках, и от души опять расцеловался с ним.

Костиц послал за трубачами, и вплоть до ночи гремел на всю Рязань мальчишник в гусарском «монастыре».

Глава XXIX

На третий день после похорон Людмилы Марковны в Баграмове в домик Шилина явился давно поджидавшийся им гость — квартальный надзиратель.

Леониды Николаевны дома не было.

Толстомордый, с подушками вместо щек, квартальный с важным видом вошел в горницу и стал рыться в своем портфеле.

— Нехорошо, Смарагд Захарыч!… — проронил он, вытаскивая какую-то бумагу.

— Что именно? — спокойно осведомился Шилин. — Кажется, за мною худого не важивалось?

— Не важивалось, да и завелось. Вот! — Он щелкнул пальцем по бумаге. — Доношение на тебя!

— От кого?

— От господина Степана Владимировича Пентаурова!

— Вот те и раз! Что же он доносит?

— Обвиняешься ты им в укрывательстве беглой его девки дворовой Леонидки. Проживает такая у тебя?

— Живет, открыто даже живет!

— Ага! Это в каких же ты смыслах ее укрываешь?

— А для чего мне ее укрывать? Она человек вольный, где хочет, там и живет.

— Как это вольный? Крепостная она…

— Никак нет… Да вот полюбопытствуйте сами! — Шилин подошел к божнице в переднем углу и вытащил из-за образов вольную Лени. — Почитайте… — Он подал документ квартальному.

Тот взял его, просмотрел, потянул себя за точно обрубленный, короткий нос и, издав «Н-да», поднял глаза на Шилина.

— Что же это такое подобное значит?

Шилин равнодушно пожал плечами.

— Да умом повредился он от пожару, не иначе! Деньги, слыхать, у него какие-то сгорели?

— А может, и впрямь не знал, что папаша вольную ей выдал?

— Все может быть. Не угодно ли водочки выпить? Время теперь соответственное!

— Можно. Водочку пить — всегда время! — Квартальный захохотал, довольный своим остроумием.

Мавра подала штоф и закуску; гость и хозяин расположились у стола.

Шилин поведал, как Пентауров «вышибал» Белявку из театра, и поведал так, что квартальный надрывал животик и, того и гляди, рисковал подавиться то груздем, то куском пирога.

— А ну тебя! — проговорил он наконец, вставая. — Уморил ты было меня!

— Это вам за беспокойство… — сказал Шилин, ловко всовывая в руку его трехрублевку. — Уж вы, пожалуйста, если господин Пентауров еще что затеет, предупредите: девушку обидеть долго ли? Сумасшедший человек, сами видели!…

— Упрежу, упрежу! — отозвался ублаготворенный по всем статьям квартальный. — Кто со мной хорош, с тем и я хорош! А ты человек с мозгами!

— Где уж мне против вас выстоять? — соскромничал Шилин.

— А? Думаешь? — опять захохотав, сказал квартальный. — Однако прощайте, дела ждут! — Он протянул хозяину руку с короткими, как и нос, пальцами. — Спасибо за угощенье! Копийку засвидетельствованную с вольной на всякий случай заготовь, а самой вольной, коли потребуют, не представляй! — добавил он, обернувшись в дверях. — Девка- то ведь хорошенькая, утратиться документик может! — Он подмигнул, хохотнул, нагнулся и вышел в дверь.

Шилин проводил его на крыльцо, затем вернулся и спрятал в другое место вольную. «Так-то с вами, чертями, понадежнее!» — думал он при этом.

Весь город заговорил о готовящемся новом событии — близкой свадьбе Лени и Светицкого.

Возмущению маменек не было пределов. Оскорбились даже такие мирные особы, как сестры Зяблицыны; вслух, впрочем, высказывались об этом только две старшие.

— Это совершенно непозволительно! — говорили они, имея в виду Глашеньку. — За кого же наши невесты будут выходить, если люди нашего круга будут жениться на хамках?