Гусарский монастырь - Страница 47

Маремьян удалился, и, немного погодя, в кабинет гуськом вошли Елизаветина и несколько второстепенных актрис.

Пентауров разглядывал их в лорнет.

— Здрасте, здрасте… — говорил он в ответ на «придворные» приседанья каждой. Елизаветину он ущипнул за щеку. — Ничего… недурны… недурны… — произнес он. — Играете? Хорошо играете? Посмотрю… Ты, как тебя?

— Елизаветина-с…

— Зайди ко мне вечером: я кое-что объясню тебе… роль пройдем одну.

Он опять ущипнул ее за щеку и милостивым движением отпустил актрис.

«А Ленька куда лучше их!» — думал он, провожая их взглядом.

Напрасно в тот день поджидали в Баграмове гонца с бумагой от Пентаурова: вместо него к следующему полдню прикатил из Рязани сам Степан Владимирович.

Людмила Марковна была в своей комнате.

— Бабинька, я весь дом перевернул из-за вас! — громко заговорил он, входя к ней. — И нигде, ни в конторке, ни в столе никакой Лениной вольной не оказалось!

— Не оказалось? Как так? — проговорила Пентаурова.

— Не знаю: решительно все перевернул и ничего не нашел!

Людмила Марковна вперила свой тяжелый взгляд в лицо внука, но он так прямо глядел в глаза ей и так искренно говорил, что присущее ей чутье обмануло ее.

Людмила Марковна позвонила и приказала позвать Леню.

— Куда покойный положил твою вольную? — встретила она ее вопросом.

— В конторку.

— При тебе?

— И ключ тебе отдал?

— Да! — Леня вынула ключ из кармана и показала его. — Вот он!

Пентаурова перевела глаза на внука.

— Как же ты в конторку попал?

Степан Владимирович немного смутился:

— Я сломал ее… я же не знал, что это ее вещь… мне ничего не сказали!

— Надо отыскать! — произнесла, нахмурясь, старуха. — Никто, кроме тебя, в конторку залезть не мог, бумаге деваться некуда!

— Ей-богу, бабинька, не было! Пусть Леня сама поедет и поищет, если вы мне не верите! Я даже прошу, чтобы вы послали ее для этого! — Пентауров принял оскорбленный вид.

— Поезжай! — обратилась Людмила Марковна к Лене. — Сейчас же!

— И прекрасно! — воскликнул Пентауров. — Очень рад, и я с ней поеду!

— Не держу! — сухо отозвалась старуха. — Сегодня назад! — добавила она Лене.

— Да.

Степан Владимирович вышел, и из соседней комнаты доносилось его посвистыванье.

Леня поцеловала руку старухи и поспешила за ушедшим; спустя четверть часа, оба они уехали в его коляске по дороге в Рязань.

— А ведь пренесносная старушенция моя бабинька?… — говорил, развалясь, Степан Владимирович. — Что бы это было, если бы не я был хозяином, а она? А? Что ж ты молчишь?

— Людмила Марковна — очень хороший человек… — отозвалась Леня.

Спутник ее захохотал.

— Не знаю… не знаю! А эти моськи ее? Пожалуйста, постарайся, чтобы они передохли!

Леня глядела в сторону на проносившиеся мимо них сжатые, серые поля.

Пентауров взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

— Что ж ты отвернулась, а? Ты, Ленька, мне нравишься! Если даже вольная пропала, я тебе новую напишу! — Он подвалился к ней боком: — Мы ведь с тобой поладим, да?

— Конечно… — ответила Леня; она не поняла затаенного смысла его слов, но сосед был так неприятен ей, что она отодвинулась.

Пентауров опять захохотал.

— Чудесно! — воскликнул он. — Превосходно! Ты преумная канашка ! Что же ты будешь делать со своей вольной?

— Не знаю… На сцену, может быть, поступлю!

— Превосходно! — повторил с замаслившимися глазами Пентауров. — Знаешь, что я тебя с собой в Петербург увезу? Мы из тебя сделаем знаменитость, звезду, а? Через неделю, хочешь?

— Пока жива Людмила Марковна, я никуда не тронусь…

— Верность до гроба, да? — Он снова засмеялся. — Но ты препотешная, ей-богу!

Остальную часть пути Пентауров напевал козелком модные романсы, причем в особо нежных местах подваливался к Лене, хватался за сердце и закатывал глаза, чередуя пение со смехом и вскриками:

— Трогательно, а? — или: — Хорошо ведь? Могу я петь на сцене?

По приезде в город Степан Владимирович прошел с Леней в кабинет.

— Ну-с? — проговорил он, впустив Леню и плотно притворяя дверь. — Ищите, ищите…

Девушка подняла крышку конторки и принялась бережно и внимательно пересматривать каждую бумажку.

Пентауров гулял позади, мылил руки и окидывал разгоревшимися глазами ее стройную фигуру, склонившуюся над конторкой.

— Нету?! — с удивлением и испугом проговорила наконец Леня, кончив разборку.

— Я ж говорил, а? — подхватил Пентауров, подходя к ней. — Видно, мне придется выдать тебе ее, а? Хочешь?

Он обнял девушку и, несмотря на сопротивление, принялся целовать ее и тащить к дивану.

— Вы с ума сошли? Пустите, что вы делаете? — едва проговорила, отбиваясь, Леня.

— Это плата: за вольную плата!… А ты думала даром?

Девушка вырвалась из его рук и, бледная, с упавшими на спину волосами, отскочила за конторку и схватила медный кинжал, валявшийся на столе. Пентауров, бросившийся было за ней, заметил это и остановился.

— Дура! — крикнул он. — На деревню тебя сошлю, гусей пасти! Дрянь! — Он шагнул вперед, но Леня подняла кинжал.

— Только коснитесь: убью! — таким шепотом и с такой грозной решимостью в глазах и голосе сказала она, что Пентауров попятился. Она прошла мимо него к двери и повернулась: — Негодяй! — словно пощечина, прозвучало в кабинете, и Леня скрылась в коридоре.

Пентауров бросился было за ней, но вспомнил, что на шум прибегут люди и сделаются свидетелями дальнейшей сцены, и остановился.

— Хамское отродье! — крикнул он ей вдогонку, потрясая кулаком. — Я тебе задам театр! На конюшне выпорю!

Леня быстро спустилась во двор и через несколько минут неслась на свежих лошадях обратно в Баграмово.