Гусарский монастырь - Страница 23

Руки их шлепнулись друг о друга в знак заключения союза.

— Ладно, вышлю я тебе ее с репетиции: ты в подъезде театра жди! — пообещал Белявка.

Он встал и начал прощаться; с ним вместе схватился со стула и ушел и молодой Хлебодаров.

— Охота тебе, Смарагд, с этой свиньей вожжаться? — проговорил, опустив книгу, Зайцев, когда за ушедшими затворилась дверь.

— Что ты все ангелов на земле ищешь? — ответил Шилин. — Ангелы, брат, на небесах, а земля это скотный двор небесный — она вся под скотов отведена!

Глава XIII

Успех трагедии окрылил Пентаурова. Он чувствовал себя помолодевшим и выросшим и, прогуливаясь в одиночестве в своей зале, мечтал о том, как весть об его замечательной пьесе долетит до Петербурга, как там зашевелятся все и захотят увидать ее… Затем последует триумфальное представление в столицах… статьи в альманахах и ведомостях… всюду его напечатанные портреты… Голова готова была разлететься у Пентаурова от напора радостных мыслей!

Ванька, считавший своей обязанностью подсматривать за барином, передавал в людской, что тот постоянно и подолгу стал простаивать перед зеркалами в зале, причем то задирал голову и засовывал руку за борт сюртука, то, избоченившись, отставлял вперед одну ногу, а руку закладывал за спину; иногда он даже подпрыгивал и взмахивал руками, как бы воображая, что у него крылья.

О том, что успехом своей пьесы он был обязан исключительно Белявке, сумевшему скрасить ее обстановкою и разными актерскими фортелями, он не подозревал совсем. Не подозревал этого и Белявка.

Но неожиданно появилась и черная точка на светлом горизонте Пентаурова: ему передали, что весь город зовет Антуанетину — дубинетиной.

Голос в глубине души подсказывал ему, что молва права — в Антуанетиной было что-то деревянное, и после того, как он узнал ее прозвище, на репетициях, которые он посещал ежедневно, она стала не нравиться ему больше и больше.

А между тем следующая пьеса «Стрелы любви» всецело лежала на плечах героини.

Кем же заменить ее, откуда достать новую, лучшую актрису?

Сколько ни раскидывал умом Пентауров, как ни приглядывался к дворовым девушкам — замены Антуанетиной не было.

Во время одного из таких раздумий носастый Ванька доложил ему, что его хочет видеть Белявка с какими-то двумя людьми.

Пентауров приказал их впустить, и в кабинет вошли Белявка, а с ним долговязый Агафон с черными кудлами на голове и какой-то небольшого роста светлолицый человек в потертом подряснике. Двое незнакомцев низко поклонились барину.

— Насчет басу докладывал я вам-с… — начал Белявка. — Вот он-с… Агафон Присноблаженский!

— А этот кто? — спросил Пентауров, переводя взгляд на другого.

— Это-с?… — Белявка кашлянул в кулак. — Товарищ его… дьячок Стратилат… Служить у вас хочить…

— Да ведь я же не архиерей? — воскликнул, приподняв обе розовые ладошки, Пентауров.

— В театре-с… актером!

— А, вот что… Ну а как же твое дьячковство?

— Уйду-с!… — решительно ответил Стратилат, встряхнув головою. — Ничего в моем звании хорошего нет!

— Что же они у нас будут делать? — Пентауров вопросительно взглянул на Белявку.

— Нужны нам актеры, мало их у нас-с… С ними усякую вашу пьесу поставим! — ответил тот. — И ненадежен у нас Бонапарте!

— А что? — быстро спросил Пентауров. — Все пьет?

— С самого открытья не протрезвлялся-с… Ролю с меня все трагическую требует!

— Он? Трагическую? — Пентауров засмеялся. — Что же ты, урезонил его?

— Резонно-с говорил: дурак ты, сказал, обличье-то у тебя потребное где? А вин усе свое тешет: известно, пьяный!

— Вели запереть… Ну а с тобой как же быть? — Пентауров обратился к Агафону. — Белявка говорил мне, что тебе сыграть очень хочется?… Неудобно это…

Бурсак молчал и мял в здоровенных ручищах свою шапку.

— Ты ведь отца Михея сын?

— Сын…

— А голос действительно хорош! — воскликнул Пентауров. — А ну-ка, прочти что-нибудь наизусть? Монолог какой-нибудь.

— Этого он не знает-с… — вступился Стратилат. — Разве ектению?

— Ну, ну, ектению…

Бурсак конфузливо глянул на товарища: тот ткнул его локтем.

— Вали, вали, Агаша, не стесняйся… — вполголоса поддержал он его.

— Миром Господу помолимся… — словно откуда-то издали приплыла мягкая, еще несмелая октава. — О мире всего мира, благосостоянии святых Божиих церквей и о соединении всех Господу помолимся…

— Хорошо! — проронил Пентауров и, склонив голову совсем набок, приоткрыл рот и приготовился слушать дальше.

— О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся.

Агафон овладел собой, и могучий голос его рос и ширился, и казалось, не из горла человека, а откуда-то из пространства льются могучие и бархатно-нежные звуки; они наполнили и пробудили всю комнату — отзывалась чернильница на столе, отзывались окна, отзывалась гитара, висевшая на стене.

— Великолепно, чудесно! — в полном восторге закричал Пентауров, когда Агафон кончил, умолк и опять потупился. — Ну, милый, я тебя расцелую!

И он, открыв объятия, подошел к Агафону и подставил ему сперва одну, потом другую, выбритую, пухлую щеку. Тот добросовестно отчмокал их, потом руку барина.

— В столицах такого голоса не сыскать! — произнес умиленный Белявка. — И шо ж это буде, коли вин со сцены заговорыть? — Он зажмурился и покрутил носом. — Уверх ногами поперевертаются уси!

— Нельзя его упускать, нельзя!… — решил Пентауров, потирая в восторге руки. — Это клад!

— Истинно-с!… — убежденно поддакнул Белявка.

— Но как же быть с отцом Михеем? Ведь он не позволит ему?